Москва и Крымское ханство
Раздел: Интересные факты
На том месте в Кремле, где в конце 50-х годов XIV века митрополитом Алексием был основан Чудов монастырь, неподалеку от главных - Фроловских (с середины XVII века - Спасских) - ворот находилась резиденция татар "Царев Посольский двор" и "Ханское конюшенное место". Сюда приезжали грозные ордынские посланники; здесь живали ханские баскаки (сборщики дани), которые, кроме своей основной деятельности, занимались тем, что внимательно следили за событиями, происходившими в Москве. Здесь же, по-видимому, останавливались и татарские купцы. При Иване III тут еще располагался Татарский дом, или Ордынское подворье. Из глубины веков до нас дошло предание, будто бы жена Ивана III, великая княгиня Софья, считая татарский контроль унизительным, выпросила эту землю у хана для устройства на ней церкви во имя Николая Гостунского. Как все произошло на самом деле, сейчас сказать трудно. М.Н. Тихомиров считал, что местонахождение татарских дворов в Кремле было не очень удобным для самих татар и приезжих восточных купцов, так как стесняло их деятельность. Но, кажется, прежде всего, свою роль тут сыграли политические причины.
Оглавление:
Москва и Крымское ханство
После разгрома Золотой Орды в конце XIV века Тамерланом она распалась на несколько улусов. В 30-х годах XV века в степях между Волгой и Днепром образовался самый сильный улус - Большая Орда, в 1438 году - Казанское ханство, в 1443 году - Крымское ханство, в 40-е годы XV века в степях Прикаспия - Ногайская Орда, в 60-х годах того же века возникло Астраханское ханство.
Между отдельными улусами началась борьба, с одной стороны, за первенство, а с другой, - за самостоятельность. Ярким примером служит столкновение Большой Орды и Крымского ханства. В этих условиях вряд ли было разумным содержать в одном месте послов разных орд и ханств. Да они и сами, вероятно, этого не хотели.
Кроме того, с послами нередко приезжали купцы. В "Симеоновской летописи" под 1476 годом сказано, что прибывшее посольство насчитывало 50 человек и "полшеста ста" (550) гостей (купцов). Некоторые купцы приводили для продажи большие табуны лошадей. Все они должны были где-то размещаться, питаться сами и кормить своих многочисленных коней. Ивану III пришлось просить крымского хана, чтобы его послы не брали лишних людей.
Где существовали подворья татар в конце XV - начале XVI века, выяснить непросто. Видный историк Москвы И.М. Снегирев считал, что татары получили место в Зарядье, Иван Михайлович, правда, не исключал, что их могли поселить и в Замоскворечье - на Большой и Малой Ордынке. М.Н. Тихомиров же полагал, что Татарское подворье было перемещено к Большой Татарской улице, где возникла Татарская слобода. Однако это мало вероятно. Тем более, что имеются письменные свидетельства о раздельном существовании в первой половине XVI века Крымского, Ногайского, Астраханского и Казанского посольских дворов.
Самые ранние опубликованные документы о дипломатических отношениях Москвы и Крыма относятся к 1474 году. С той поры обмен послами и гонцами стал регулярным. Однако только в документах 1508 года мы впервые встречаем упоминание о Крымском подворье в Москве. В тот год крымский хан Менгли-Гирей направил посольство к великому князю Василию Ивановичу. В протоколе о встрече этого посольства записано: "...А октября 27 послал князь великий против крымских послов ясельничего Феодора Семенова сына Хлопова, а велел их спросити о здоровии. И стрел их Феодор за рекою Москвою на поклонной горе, и ехал с ними в город до их подворий, а как приехал, стали на подворье..."
В прошлом поклонные горы существовали почти на каждой ведшей к Москве дороге. Была такая гора и на Серпуховской дороге, часто именовавшейся Крымской, поскольку это был самый короткий путь в Крым, по которому двигались как послы с купцами, так и завоеватели. Под словом "город" в упомянутом протоколе подразумевался Кремль. Как известно, это название возникает лишь при Иване Калите; ранее применялось слово кремник или кремленик (кремельник), что означало внутреннюю городскую крепость. Вполне возможно, что Иван III, а затем его сын хотели подчеркнуть значение крымского хана Менгли-Гирея как своего союзника в борьбе против Большой Орды и Литвы, устроив Крымское подворье в Кремле.
Однако дружественные отношения Москвы с Бахчисараем, ставшим с XVI века столицей Крымского ханства, продолжались недолго. В 1502 году перестала существовать опасная соперница Крымского ханства Большая Орда, и в Бахчисарае стали подумывать о возрождении золотоордынского величия. Еще живы были татары, которые помнили, как отец Ивана III Василий Темный ездил в Орду за ярлыком на княжение.
Помнили, наверное, и унизительную процедуру встречи посланников хана и сборщиков податей. Михалон Литвин, бывший с литовским посольством в Крыму в первой половине XVI века, вероятно, именно там узнал, что в свое время великий князь выходил за город навстречу каждому из баскаков и, держа повод его лошади, пешим провожал их во дворец. Там посланец хана усаживался на княжеский трон, а князь, преклонив колени, выслушивал его речи.
Английский посланник при дворе царя Федора Ивановича Дж. Флетчер сохранил другой вариант этой легенды, якобы сообщенный ему самими русскими: ежегодно великий князь в знак подданства крымскому хану должен был в Кремле, стоя подле ханской лошади, на которой сидел сам хан, кормить ее овсом из собственной шапки. Этот обряд будто бы существовал до времени Василия III, когда был заменен данью мехами. Нелепая выдумка о ежегодном визите хана в Москву, по-видимому, имела в своем основании ощущение унижения, которое испытывали русские от татарской неволи.
В первых договорах Менгли-Гирей именовал Ивана III "братом своим", а также писал о "любви и братстве и вечном мире от детей и на внучата". Но через несколько десятилетий, во времена пребывания в Крыму Михалона Литвина, татары уже называли великого князя "своим холопом". Необходимо заметить, что на отношения Московского государства с Крымом влияла политика польско-литовских королей, подкупавших для борьбы с Московским царством крымских ханов, а также их многочисленных родственников и влиятельных мурз. Кроме того, после захвата в 1475 году Крыма войсками турецкого султана Махмеда II и вплоть до 1774 года политику крымских ханов контролировала и направляла Турция.
В 1505 году Ивана III не стало, и его сыну Василию III в первое время пришлось нелегко. Этим не преминули воспользоваться крымцы. Летом 1507 года они ворвались в пределы Московского государства, но на Оке царские воеводы разбили их, отобрав награбленную добычу. С этого времени набеги крымских татар на московские границы с целью грабежа и захвата пленников стали регулярными.
В Крыму начали оскорблять московских послов. Направляя очередного посла, Василий III предупредил хана, что если и тот потерпит бесчестие, то тогда посылаться будут не бояре, а молодые люди. Не случайно в шертной (договорной) грамоте, данной в 1508 году Менгли-Гиреем царю Василию Ивановичу, особо оговаривалось, чтобы послов и гостей "не имати и не грабити".
В 1515 году русскому послу ханом была выдана "опасная грамота". В ней обещалось "не делать лиха" послу и прибывшим с ним людям, не держать посла больше месяца, а также гарантировалась его жизнь - "по здорову к нам прибудет, а по здорову от нас отъедет". В тот год, несмотря на возникшие осложнения, послов крымского хана Магмет-Гирея вновь встречали на поклонной горе и везли на их подворье "в город", то есть в Кремль.
Летом 1517 года около 20 тысяч крымских татар вторглись на земли Московского государства. И хотя они были разбиты и прогнаны, Василий III, собрав бояр, спросил их совета: нужно ли продолжать отношения с Крымом? Всесторонне обсудив сложившуюся ситуацию, бояре посоветовали сохранить политическую систему, основанную Иваном III. Суть ее состояла в использовании крымцев в борьбе с не менее опасным врагом Москвы - Литовским государством.
Не прошло и четырех лет, как крымский хан Магмет-Гирей в союзе с ногайскими и казанскими татарами, грубо нарушив заключенные договоренности, - как сказано в летописи, "забыв своей клятвы правду", - предпринял неожиданный набег на московские земли. 28 июля 1521 года татары форсировали Оку. Передовые отряды русских войск были разбиты. К столице, оставленной Василием III, враги подошли на расстояние 15 километров; сын хана - Салтан остановился в селе Остров.
В Москве началась паника: жители из ближайших окрестностей стремились укрыться за городскими стенами, "в осаду". С. Герберштейн писал, что при суматохе, возникшей от большой массы людей, пытавшихся укрыться в Кремле с телегами, повозками и различной поклажей, в воротах крепости возникла давка. Несчастные топтали друг друга. Но на этом неприятности не заканчивались. Из-за большого количества народа передвижение стало невозможным. Люди вынуждены были отдавать дань природе на том месте, где разместились, из-за чего возникло страшное зловоние. С.Герберштейн считает, что если бы враг простоял под стенами города три или четыре дня, осажденные могли бы погибнуть от заразы.
Москва не была приготовлена к обороне - пушки не стояли на своих местах, да и нужного количества пороха к ним не было. Понимая невозможность организовать достойное сопротивление, оборонявшиеся решили умилостивить крымского хана дарами. Однако последний потребовал от царя Василия грамоту, что тот будет, как его предки, вечным данником хана. Эта грамота была дана, но ее удалось с помощью хитрости вернуть рязанскому воеводе И.В. Хабару.
Крымцы все-таки получили свое - несмотря на предоставленную Магмет-Гиреем возможность выкупа и обмена пленных, они увели великое множество пленных, число которых, по рассказу Герберштейна, было 800 000 человек. Хотя эта цифра сильно преувеличена, но полон, несомненно, был велик из-за неожиданности вторжения. В летописи сказано: "И людей много и скоту в полон поведоша безчисленно".
Место Крымского посольского двора
Вполне вероятно, что после предательского набега крымское подворье было выведено из Кремля. С 1532 года в документах Посольского приказа упоминается Крымский двор, причем расположение его точно не обозначается, а говорится только: "за рекою", "за Москвою-рекою". В 1577 году послы были поставлены "за Москвою-рекою на Крымском дворе на новом", а в 1588, 1593, 1595 годах - "на старом на Крымском дворе". Иногда крымские послы ставились в других местах: так, в 1568 году они находились "на Большом посаде на крестьянских дворах", в 1576 году - в Казенной слободе, а в 1592 году - в Рогожской слободе.
Возможно, подобное изменение местоположения Крымского двора происходило не только по воле властей, но и по желанию самих его обитателей. С. Герберштейн рассказывал, что татары долго не остаются на одном месте, считая это за несчастие. Поэтому, рассердившись на кого-то, они говорили: "Чтоб тебе, как христианину, оставаться всегда на одном месте и нюхать собственную вонь". Это же подтверждал и Дж. Флетчер; он писал, что, по мнению татар, постоянные и прочные здания вредны для здоровья и неудобны.
Для ногайских послов и гонцов также существовал особый Ногайский двор, упоминания о котором встречаются с 1535 года. Известно, что еще в 1508 году, в княжение Василия III, ногайцы выхлопотали разрешение ездить к Москве с конями и со всяким товаром. Где находился Ногайский посольский двор, точно неизвестно. И. Е. Забелин считал, что он появился в районе Кожевников (современные Кожевническая улица и переулки), и тут же образовалась слобода кожевников. По другим сведениям, ногайские купцы со своими лошадьми размещались под Красным селом "по эту сторону Яузы", или "на лугу против Симонова [монастыря]". Из сравнительно недавно опубликованного документа следует, что Ногайский луг располагался против Крутиц, что соответствует указанию И.Е. Забелина. Приходившие с ногайскими послами купцы, число которых доходило до тысячи человек, приводили огромные, в несколько тысяч голов, табуны лошадей.
Михалон Литвин писал, что москвитяне каждую весну получают из татарской Ногайской орды много тысяч лошадей, годных для войны, в обмен за одежду и другие дешевые предметы. Этот товарообмен продолжался и в XVII веке. Французский наемник Ж. Маржерет в своих записках сообщал, что в Россию наибольшее количество лошадей, которых называют конями, приводится из Татарии Ногайской; они среднего роста, весьма удобны для работы и бегут без отдыха 7 или 8 часов.
В связи с присоединением к России в XVI веке Казанского, Астраханского и Сибирского ханств был организован Приказ - Казанский дворец, ведавший этими территориями и просуществовавший до 1709 года. Под его управление попала и поставка лошадей в Россию. Подьячий Посольского приказа времен царя Алексея Михайловича Григорий Котошихин рассказывал, что из Казани и из Астрахани ежегодно в Москву на продажу присылались ногайские и татарские табуны, состоявшие от 30 до 50 тысяч лошадей. Но еще в упомянутых городах воеводы выбирали лучших лошадей "про царский обиход" в количестве от 5 до 8 тыс., которых записывали, клеймили и отсылали с остальными в Москву. Там же отобранных лошадей оценивали и давали табунщикам деньги из царской казны. Остальных лошадей те продавали "всякого чина служилым людям и иным чинам". С записи и продажи прибывших в Москву табунов взимались деньги в Конюшенный приказ. Служилые же люди перепродавали лошадей по большей цене.
"А как они, ногайцы и татары, табунные свои лошади испродадут, - пишет Котошихин, - и на отъезде своем бывают у царя, что и калмыцкие послы, и бывает им стол на царском дворе довольной; а приезжает их с теми лошадьми на год человек по 200 и больше, и платье им из царской казны дается, смотря по человеку, что и крымским же послам. А люди они подданные царские, Казанского и Астраханского государств; и даются им от Москвы до Казани, на чем ехать водою, суда и проводники, безденежно".
Крымские татары, в отличие от ногайцев, лошадей на продажу не приводили; это запрещалось ханским указом. Михалон Литвин писал, что они берегут своих коней. Однако лошадей у крымцев все же должно было быть много, ибо в посольства, направлявшиеся в Москву, как правило, входило несколько десятков человек; кроме того, с послами приезжало много купцов. С каждым татарином, отправлявшимся с посольством в набег или в торговую поездку, бежало рядом как минимум по 2-3 запасные лошади.
Такие поездки были достаточно частыми. Подписанию шертных грамот предшествовали сложные переговоры с недоразумениями, объяснениями и прочим. Поэтому между Москвой и Бахчисараем то и дело разъезжали гонцы и послы. Так что при Крымском дворе непременно должен был быть луг для их лошадей.
На сегодняшний день нет достаточных данных, чтобы точно установить местонахождение Крымского двора в XVI веке. Это можно сделать только косвенно, обратившись к картам и документам XVII столетия. На плане Москвы из "Альбома Мейерберга" (1661 года) Крымский двор не только показан, но и назван. Присутствует он и на относящемся к середине XVII века русском плане той части города, где стояли церкви Иоанна Воина и Благовещения Богородицы, что в Панской, которая по своему приделу впоследствии получила имя Марона (точнее, Мирона) Чудотворца. На плане указаны размеры Крымского двора: с западной и восточной стороны он имел около 98 м, с южной стороны - 81 м, а с северной - 88 м.
П.В. Сытин считал, что, согласно упомянутому плану, Крымский двор находился между Крымским тупиком и Мароновским переулком, неподалеку от Крымского (а тогда - Земляного) вала. Ниже, к Москве-реке, простирался "луг, что против Крымского двора". Этот двор показан и на плане Москвы Адама Олеария (1634).
Что же касается первых планов Москвы, то дело тут обстоит сложнее: на "Петровом плане" (1597 г.) Крымский двор изображен, есть он и на "Годуновском чертеже Москвы" (1604 - 1605 гг.), а вот на "Сигизмундовом чертеже" (1610 г.) его в одних редакциях нет, а в других какие-то строения в том месте показаны. На "Несвижском плане Москвы", гравированном в 1611 году по рисунку 1606 - 1608 годов, Крымского двора не видно. Однако из письменных источников известно, что в это время он существовал. В "Новом летописце" рассказывается, как в августе 1612 года около него проходили стычки русских с поляками. Правда, не очень ясно, находился ли Крымский двор в то время в пределах Деревянного города (к тому времени сожженного) или вне его.
Татарская слобода
Татарская слобода, упомянутая в челобитной толмачей и переводчиков, возникла, по-видимому, в XVI веке, а может быть, и раньше. Достоверных сведений о ней не было уже во второй половине XVII века. Об этом свидетельствует "Дело по челобитной переводчиков Посольского приказа о возвращении им дворовых мест в Татарской слободе в Москве, принадлежащих им исстари и находящихся во владении князя Андрея Щербатого" (1682 года).
Уже тогда необходимых данных о слободе и ее обитателях в писцовых книгах XVI и XVII веков найти не удалось. Однако старожилы показали, что местом, о котором "бьют челом великому государю Посольского приказа переводчики и толмачи", они владели "до Московского и после Московского разорения" (то есть до и после Смутного времени), а потом "владели многие люди, а почему владели, они не ведают".
Первый дошедший до нас документ о Татарской слободе относится к 1619 году. Сохранилась также составленная объезжими головами "Переписная книга 1669 года" с указанием жителей Татарской слободы.
Следует сказать несколько слов о московских слободах, которые, по словам И.Е. Забелина, были "растительными клетками" Москвы. Слово "слобода" происходит, скорее всего, от слова "свобода". В отличие от посадского тяглого населения, несшего различные повинности (денежные и натуральные), жители слобод, специализирующиеся, как правило, в какой-то необходимой для царского двора или города работе, были от них освобождены.
Слободы были не простыми совокупностями живущих в одном месте специалистов какого-нибудь дела. Это были особые миры, организмы, имевшие свои правила и структуры управления. Власти сознательно шли на предоставление слободам известной самостоятельности; им легче было иметь дело со слободским начальством, нежели с каждым отдельным жителем. Одним из важнейших механизмов организации слобод была круговая порука, когда все отвечали за каждого.
Основным органом власти был мирской сход, который выбирал слободские власти: старосту, окладчиков, десятников и других лиц (в зависимости от специфики слободы). Он собирался на братском дворе, находившемся у приходской церкви (правда, приходы и слободы не всегда совпадали). Упомянутый двор назывался нередко съезжей избой. Как указывает И.Е. Забелин, память о братских (съезжих) дворах сохранилась в названии полицейских частных домов съезжими домами, или просто съезжими.
В братском дворе сидел староста, велись записи, связанные с жизнью слободы. Сюда приходили десятники, докладывавшие о состоянии дел в своем десятке дворов: о подозрительных людях, о драках, воровстве, о корчемстве - тайном изготовлении и продаже вина, игре в азартные игры, продаже табака и другом. На них было также возложено следить за тем, чтобы в летнее время не топили печей, чтобы пищу готовили на огородах в безопасных местах, чтобы по улицам и переулкам были караулы.
На братский двор приезжала и московская полиция тех времен - объезжие головы. Они (как правило, дворяне) следили за состоянием вверенного им участка: наблюдали за порядком, разбирали мелкие тяжбы, производили предварительное дознание в уголовных делах, заботились о противопожарной безопасности - следили за исполнением правил о топке печей, опечатывали на летнее время бани, выясняли о наличии во дворах водоливных труб, багров, топоров, крюков и т.д. Надо сказать, что объезжих голов не особенно любили за их крутой нрав: непослушных обывателей они наказывали дубьем и батогами, заключением в чуланы и ледники.
Участки объезжих голов не были точно определены; так, Замоскворечье, делившееся Пятницкой улицей обычно на два участка, иногда делилось на три (западная часть разделялась еще Б. Ордынкой).
Как свидетельствуют документы, жители Татарской слободы не особенно любили исполнять полицейские обязанности. Сохранилась следующая запись в отчете стрелецкого головы, относящаяся к концу XVII века: "Улицы Татарской иноземцы, толмачи и переводчики, по наряду десятского на уличный караул не ходят, и людей не высылают и десятника бьют и собаками травят, и говорят такие слова, что объезжего с подьячим и служилыми людьми хотят бить до смерти".
Основными обитателями Татарской слободы были переводчики и толмачи. Сейчас трудно сказать, как формировался в Москве корпус лиц этой профессии. Вероятно, сначала они приезжали с посольствами и переходили на службу к московским великим князьям. Надо заметить, что подобные переходы случались не только с простыми переводчиками. В 1592 году к царю Федору Ивановичу прибыл посол крымского хана Еньша мурза Сулешов. По неизвестным обстоятельствам он остался в Москве и перешел на службу к царю. За это Федор Иванович пожаловал его селами. При Борисе Годунове Сулешов крестился, а при царе Михаиле Федоровиче стал боярином.
Московские власти, естественно, стремились завести своих, верных переводчиков. Когда татар брали на службу, им давали землю и денежное жалованье. Еще лучше было, если иноземец соглашался не только служить (быть кормовым иноземцем), но и переходил в православие. За это он получал не только деньги, но и вознаграждение в виде "доброго аглицкого сукна", кафтана, шкурок соболя.
Подьячий Посольского приказа Г. Котошихин рассказывал: "Для переводу и толмачества переводчиков латинского, свейского (шведского - О.И.), немецкого, греческого, польского и татарского и иных языков с 50 человек, толмачей с 70 человек. А бывает тем переводчиком на Москве работа по все дни, когда прилучаться из окрестных государств всякие дела; также старые письма и книги для испытания велят им переводити, кто каков к переводу добр, и потому и жалованье им дается, а переводят сидячи в Приказе, а на дворы им самых великих дел переводити не дают, потому что опасаются всякие порухи от пожарного времени и иные причины".
Переводчики занимались письменными переводами, а толмачи - устными. Котошихин рассказывал, что первые получали, "смотря по человеку", в год от 50 до 100 рублей, а вторые - от 15 до 40 рублей. И тем, и другим полагался "поденный корм". О толмачах Котошихин сообщает следующие любопытные подробности: "Да они же, толмачи, днюют и ночуют в Приказе (Посольском. - О.И.) человек по 10 в сутки, и за делами ходят, и в посылки посылаются во всякие; да они же, как на Москве бывают окрестных государств послы, бывают приставлены для толмачества и кормового и питейного сбору (по-видимому, для снабжения посольств. - О.И.)".
Вероятно, в XVI веке из Татарской слободы начала выделяться Толмачевская слободка, о чем свидетельствует название Старый Толмачевский переулок (раньше это урочище именовалось по церкви Никиты Мученика в Татарской слободе, или в Старых Толмачах). В Замоскворечье возникла еще одна Толмачевская слободка, располагавшаяся в районе нынешних Большого и Малого Толмачевских переулков. Здесь, по сведениям, содержащимся в писцовых книгах 1634 года, жили переводчики и толмачи Посольского приказа как с татарского, так и с других языков.
Пока мало что известно о повседневной жизни в Татарской слободе. Автору этих строк попалось, например, одно любопытное дело, относящееся к 1677 году. 28 февраля в Посольском приказе при дьяках Емельяне Украинцеве и Петре Долгово, а также при других служителях приказа происходило выяснение отношений между переводчиком с татарского языка Абдулой Баицыным и романовским татарином Досаем Мамкеевым. Последний обвинял Абдулу в том, что тот "держит у себя великого государя заповедных людей русской благочестивой веры и поженил на татарках и кормит кобылятиною".
Под "заповедными людьми" имелись в виду русские, которых закон запрещал - "заповедовал" - "некрещеным иноземцам" брать в холопы и тем более переводить в свою веру или мешать отправлению обрядов по законам православной церкви. В 1628 году до царя Михаила Федоровича и патриарха Филарета Никитича дошли жалобы, что "на Москве и в городех у иноверных и некрещеных иноземцев служат православные христиане, и тем православным христианам от иноверцев чинится теснота и осквернение, и многие без покаяния, без отцов духовных помирают, и великий пост и в иные посты мясо и всякой скором едят неволею".
Царь и патриарх, изучив дело, приняли следующее решение: "Православных христиан у иноземцев некрещеных из дворов взять, и впредь тем православным христианам у иноверных, у некрещеных у иноземцев, во дворех быти не велели, чтоб в том христианским душам осквернения не было и без покаяния не помирали б".
"Соборное Уложение 1649 года" подтвердило этот указ, добавив предупреждение о жестоком наказании: "А иноземцам некрещеным на Москве и в городех держати у себя во дворех в работе иноземцев же всяких розных вер, а русским людем у иноземцев некрещеных, по крепостям и добровольно, в холопстве не быть. ... А буде которые русские люди учнут у некрещеных иноземцев во дворех служити по крепостям, или добровольно, и тех, сыскивая, чинити им жестокое наказанье, чтобы им и иным таким не повадно было так делати".
Что же касается изменения веры и, в частности, принятия мусульманства, то тут законы были очень суровыми. В упомянутом "Соборном Уложении" присутствовала статья, в которой говорилось: "А будет кого бусурман какими-нибудь мерами насильством или обманом русского человека к своей бусурманской вере принудит, и по своей бусурманской вере обрежет, а сыщется про то допряма, и того бусурмана по сыску казнить, сжечь огнем безо всякого милосердия. А какого он русского человека обусурманит, и того русского человека отослать к патриарху или к иной власти, и велеть ему учинить указ по правилам святых апостолов и святых отцов".
Таким образом, над Абдулой нависло страшное наказание. Он же в свою очередь выдвинул встречное обвинение против Мамкеева: "...И у него, Досая, и у братий его и у иных у многих их братьи татар такие многие люди в дворех есть и женаты на татарках". Кроме того, Абдул после очной ставки говорил, что Дасай "держит у себя русских жонок и тем жонкам принесет он, Абдул, роспись". Чем завершилось это примечательное дело, не известно, поскольку у него нет конца.
В 20-х годах XVIII века ушел в прошлое Посольский приказ (об этом ниже), но переводчики, перейдя в сменившее его учреждение, остались и продолжали жить в своей слободе.
Нам не известно, как отправляли татары свои религиозные обряды; была ли у них мечеть. Московские власти вряд ли разрешили таковую в самой слободе. Один иностранный путешественник, побывавший в Москве в 1672 году, писал, что "вне города в кибитках живут подданные татары, коим позволено иметь мечеть". Вероятно, речь шла о ногайских татарах.
Крымские послы и гонцы
Теперь пришло время рассказать о тех, кто приезжал на Крымский двор, и как их принимали в Москве. Д. Горсей, английский дворянин, побывавший в Москве во второй половине XVI века, оставил в своих "Записках о России" любопытное описание крымских послов: "Все они были на хороших конях, одеты в подпоясанные меховые одежды с черными шапками из меха, вооружены луками и стрелами и невиданными богатыми саблями на боку. К ним была приставлена стража, караулившая их в темных комнатах..."
О причинах подобной изоляции весьма обстоятельно рассказал Г. Штаден: послы охранялись столь тщательно, чтобы никто - ни иноземец, ни посторонний русский - не мог иметь с ними контакта до встречи с царем. Особо следили за тем, чтобы послы разных стран не общались между собой. Иван Грозный имел обыкновение выслушивать послов раздельно и отвечал им только тогда, когда имел полную информацию ото всех. "Так великий князь, - писал Штаден, - умеет узнавать положение всех окрестных государей и их стран. Но его страны состояние не может правильно узнать ни один государь".
Прошло сто лет, отношение к послам не изменилось. Я. Рейтенфельс, живший в Москве в 1670-1673 годах, сообщал, что иностранные послы пребывают в стенах своего жилища, как будто в осаде; их окружают стражей, которая, кроме посланных царем, никому не позволяет входить. Стражники даже не выпускают посольских слуг, чтобы, с одной стороны, те не смогли подкупить московских чиновников деньгами или подарками, а с другой, - чтобы кто-либо не узнал раньше царя о том, что поручено послам. Московские власти, согласно рассказу Рейтенфельса, выдавали подобные ограничения за особый почет и заботу о безопасности послов. Только после аудиенции с царем послы начинали пользоваться несколько большей свободой.
Все сказанное относилось и к крымским послам. Например, в XVII веке стража у Крымского двора состояла из 50 стрельцов. В 1654 году во время "морового поветрия" - чумы, когда от этой стражи осталось только пять человек, правительство решило увеличить их число до тридцати, опасаясь, "как бы и от крымских татар на Москве какова дурна не учинилось".
Стрельцы внимательно следили за тем, чтобы на посольский двор не пробрались какие-либо подозрительные люди. Так, в 1648 году у Крымского двора был пойман "боярский человек Богдашко", который хотел бежать из Москвы, а в 1682 году - татарин Маметка Илейменов, пытавшийся проникнуть к крымским послам.
Использовались стрельцы и для предотвращения незаконной торговли: в 1684 году татарам, живущим на Крымском дворе, было "крепко запрещено" торговать табаком. Табак в основном ввозился в Московское государство поляками - "литовскими людьми". Русская церковь считала курение табака дьявольским каждением, а сам табак - чертовым ладаном. Однако табак проникал везде, несмотря на все принимаемые властями запреты; его не только курили, но и пили, настаивая отдельно или добавляя в крепкие напитки.
В 1634 году появился царский указ о запрещении хранения и продажи табака. Более широко этот вопрос осветило "Соборное Уложение 1649 года". Там борьбе с табаком посвящено несколько весьма грозных статей. "Да в прошлом во сто четыредесять втором году (1634 г. - О.И.), - сказано в "Уложении", - по указу блаженныя памяти великого государя царя и великого князя Михаила Феодоровича всеа Русии на Москве и в городех о табаке заказ учинен крепкой под смертною казнью, чтобы нигде русские люди и иноземцы всякия табаку у себя не держали и не пили, и табаком не торговали. А кто русские люди и иноземцы табак учнут держати, или табаком учнут торговати и тех людей продавцов и купцов велено имати и присылати в Новую четверть , и за то тем людям чинити наказание болшое бес пощады, под смертною казнью, и дворы их и животы (имущество. - О.И.) имая, продавати, а денги имати в государеву казну".
Особый пункт в "Уложении" касался "литовских людей", которые доставляли особую заботу московскому правительству. Тех, кто купил у них табак для продажи, закон требовал пытать, чтобы выяснить истину, а после поступать по цитированному указу. О прочих же иноземцах и русских людях в "Уложении" сказано: "А которые люди будут в приводе с табаком же, а в роспросе скажут, что они тот табак купили у кого у русских людей, или у иноземцов, которые иноземцы государю служат, и тех людей, на кого они в продаже того табаку учнут говорити, сыскивая, спрашивать, и с очей на очи их ставити, и будет дойдет до пытки, и тех по тому же пытати и указ чинити, до чего доведется".
Все это, конечно, не могло не вызывать недовольство татар. В документах Крымского двора имелось, например, относящееся к 1642 году "Дело по извету бывших на карауле Крымского посла Магмута Аталыка и у гонца Казбека стрельцов в побоях им, стрельцам, от крымских татар нанесенных".
Количество прибывавших в Москву с посольствами крымских татар было весьма велико, и их необходимо было кормить. Уже Василий III, как упоминалось выше, требовал ограничения посольств крымского хана. Но эти требования находили мало понимания в Крыму. Например, в 1550 году в Москву поехал посол Бай и с ним "крымских людей 300 человек", а в 1588 племянник хана, Кириак-мурза, прибыл с двумя своими женами и 300 спутниками.
В делах Крымского двора конца XVI - первой половины XVII века имеются записи о визитах послов с 40 - 50 товарищами. Содержание их приносило большой убыток казне. Поэтому в сентябре 1649 года московские власти потребовали от Крыма присылать лишь трех послов и с ними 12 человек свиты; для гонцов предполагалось всего три товарища.
Кроме того, в Москве настаивали, чтобы "ближним же крымского царя ни грамот к государю не писать, ни гонцов своих не присылать в противность общему всех государств установлению". Крымцы не хотели соглашаться с этими требованиями и предлагали уменьшить свиту послов до 35 человек, а у гонцов - до 25. После затяжной дискуссии стороны договорились, что с послами будут приезжать 25, а с гонцами 15 человек свиты.
В документах и воспоминаниях сохранились описания встреч крымских послов и гонцов. Так, в "Разрядной книге за 1638 год" записано, как по царскому указу боярин князь Андрей Андреевич Голицын с товарищами 23 мая встречали крымских послов. "Боярин князь Ондрей Ондреевич Голицын с полчаны своими, - говорится в указанной книге, - стоял по Калужской дороге у Крымского двора, и от Крымского двора по Калужской дороге до повороту на Серпуховскую дорогу на Котел для тово, что крымские гонцы с приставом с Котла ехали на Калужскую дорогу. Боярин Борис Михайлович Салтыков стоял с повороту Калужской дороги до Котла, а полчане ево стояли по полю по обе стороны дороги. Окольничий Михайло Михайлович Салтыков стоял на Котле, а полчане ево стояли по Котлу и за Котел по Серпуховской дороге".
Подобную торжественную встречу устроили, вероятно, в связи с поступавшими сведениями о готовящемся нападении крымцев на Москву. Обычно же прием в XVII веке был значительно проще. Котошихин писал, что послам крымского хана и ногайским послам "встречи не бывает, а едут крымские послы с приставы, кто их принимает на рубеже, на свой Крымский двор, а калмыцкие и ногайские, где их поставят".
Основной целью приезда послов была встреча с великим князем Московским. Посольство хана Мангли-Гирея в 1508 году, согласно сохранившемуся протоколу, принимали следующим образом: "А октября 28 дня послы крымские Магмедша с товарищи у великого князя были; и встречали их от великого князя окольничей Костянтин Григорьев Заболотцкой, да с ним дьяк Лука Семенов у Благовещенские паперти на лестнице на нижней, что сходят на площадь; а пришед, правил великому князю от царя Магмедша поклон, да и о здоровье князя от царя спросил, а говорил: брат твой Менгли-Гирей царь велел мне твое здоровье видати, а свое здоровье тебе сказати. И князь великий вопросил Магмедши о цареве здоровье: брат наш Менгли-Гирей поздорову? Да подал великому князю Магмедша грамоту от царя. И князь великий после того Магмедшу князя и всех послов звал к себе, да руку на них клал, да и о здоровии их самих вспросил и ести их звал. И того дни и ели у великого князя".
О том, как выглядела подготовка и встреча крымских послов через 150 лет, можно прочесть в книге Г. Котошихина. Он писал, что для послов и их людей готовят платье, в котором они пойдут к царю: "на послов шубы отласные золотные на куницах и на белках, да однорядки суконные красные с круживы, кафтаны камчатые, шапки лисьи высокие, сапоги; людем их - однорядки суконные красные ж с круживы, кафтаны камчатые исподние, шапки, сапоги".
В день приема, указанный самим царем, к послам приводили лошадей из царских конюшен, а также присылали часть платья - "однорядки и кафтаны и шапки и сапоги" и велели ехать с сопровождающим приставом в Посольский приказ. Там думный дьяк их расспрашивал, для чего они присланы, осматривал их грамоты. Только после этого дьяк шел докладывать к царю. Царь велел после этого привести послов, и они шли до царского двора пешком в сопровождении пристава.
В описанные Котошихиным времена царь Алексей Михайлович принимал послов "в полате во одеянии повседневном". Войдя туда и увидев царя, послы "кланялись в землю"; царь спрашивал о здоровье крымского хана, "сидя в шапке" (факт примечательный в сравнении с тем, что рассказывали Михалон Литвин или Флетчер). От царя речь говорил думный дьяк; послы подавали грамоту, помещенную в золотой мешок. Ее принимал по повелению царя тот же дьяк. После принятия грамоты, царь велел снять с послов однорядки и возложить на них "золотные шубы", а однорядки их отослать к ним на двор. Потом царь разрешал послам идти к своей руке, но целовать не давал, а клал руку на их головы. После этого послам подавали кубки с романеей (виноградным вином), да по ковшу вишневого меду и отпускали к себе на двор.
Котошихин рассказывает, что "иные из тех послов, выпив романею и мед, суды (т.е. сосуды - О.И.) берут к себе и кладут за пазуху; а говорят они, послы: "Когда де царь пожаловал их платьем и питьем, и тем судам годитца быти у них же"; и у них тех судов царь отнимати не велит, потому что спороватся с бусурманами в стыд; и для таких безстыдных послов деланы нарочно в Аглинской земле сосуды медные, посеребряные и позолочены".
Рассказ Котошихина можно дополнить наблюдениями А. Олеария, видевшего посещение крымскими послами царя Михаила Федоровича в 1634 году. Дело было 12 декабря. В Кремль поехали 72 крымских татарина, которые все называли себя послами. Великий князь три часа сидел перед ними и выслушивал их просьбы. Послы разместились, по своему обычаю, на полу в аудиенц-зале, и каждому из них, как рассказывали потом Олеарию, подано было по чаше меду. После этого двоим знатнейшим даны были кафтаны из золотой парчи, а другим - из красного скарлату, а прочим, по нисходящему порядку, - кафтаны похуже, вместе с собольими и другими шапками. Выходя из Кремля, татары несли эти подарки, навесив их поверх своих костюмов.
Однако многочисленные встречи и переговоры с татарами не имели под собой ничего основательного. Олеарий замечал по этому поводу: "Они часто приезжают с подобными посольствами, но только для того, чтобы подобно вышеупомянутым забрать что-нибудь и получить подарки. Его царское величество в таких случаях не обращает внимания на расходы, только бы купить мир. Однако они хранят мир не дольше, чем им это кажется выгодным".
Основными предметами переговоров были: поддержание мира, беспошлинный и безопасный проезд купцов, обмен и выкуп пленных, а также подарки, которые называли "поминками" или "жалованьем", заменившие ордынскую дань. Как правило, в "поминки" входили: "рухлядь" (шубы, меха, сукна), "рыбий зуб" (моржовая кость), деньги, ловчие птицы. Подарки посылались из Москвы не только хану, но и его родственникам, а также важным крымским сановникам. В конце 90-х годов XVI века сумма денег была весьма солидной: хану доставляли 10 000 рублей, а царевичам, князьям и мурзам - в общей сложности до 40 000.
В Крыму не скрывали недовольства, когда "поминки" задерживались или подарков почему-либо оказывалось меньше, чем ожидали татары. Так, в январе 1631 года в Москву прибыл посол Девлет Казы-мурза "с 46 товарищами" с выговором за то, что присылаемые из России "поминки" были "не в том числе" и что "сей поступок послам бесчестие наводит". Дело в том, что и в XVI, и в XVII веках существовали специальные росписи, определявшие количество подарков и жалованья: так, например, с 1633 года действовала "Джанбек-Гиреева роспись", а с 1638 года - "Богатырь-Гиреева".
Девлет Казы-мурза требовал прислать дополнительно четыре панциря, несколько самопалов и деньги "на поновление города Перекопа". В 1645 году крымский посол среди прочего просил для турецкого султана "мех черных лисиц".
Положение крымских послов в Москве во многом определялось отношениями между обоими государствами, а также тем, как обращались с московскими послами в Крыму. Москвичи не любили крымцев, но старались не выражать своих чувств, поскольку не хотели давать повода для жалоб хана. Когда в сентябре 1535 года великому князю донесли, что люди князя Барбашина покололи крымских гонцов, то он приговорил "тех людей выдать головой хану". В 1653 году, когда Московское государство окрепло и могло уже значительно меньше бояться Крыма, из Посольского приказа в Земский поступила памятка "О запрещении оскорблять зазорными прозвищами и задор чинить приезжим татарам".
Бывало, что крымских послов в Москве убивали, но такие случаи за три века отношений между государствами можно сосчитать по пальцам. Тем более, что сами крымцы относились к ним достаточно спокойно. Так, Афанасию Нагому, послу Ивана IV в Крыму, было заявлено: "А что наш посол задержан в Москве, то Крым пуст не будет - много у нашего царя таких холопей, какие на Москве померли".
В 1544 году за издевательство над членом московского посольства подьячим Ляпуном (ему "зашили нос и уши" и, обнажив, водили по базару) в Москве решили: больше своих послов в Крым не посылать, а на крымских "наложить опалу". В чем она состояла, можно только догадываться. В 1553 году в договорной грамоте Девлет-Гирея, данной Ивану IV, в частности, говорилось, что "если московский посол потерпит бесчестье в Крыму, то государь московский имеет право подвергнуть такому же бесчестью крымского посла у себя".
По-видимому, в соответствии с этим договором, когда у посла Андрея Щепотьева были отняты в Крыму поминки, Иван Грозный велел ему взять "за тот грабеж на крымском гонце". Посол Алябьев, известивший об этом хана, сказал: "Если же на мне велишь взять это силою, то и государь мой велит мне взять вдвое на твоем после и впредь к тебе за то посла не пришлет никакого".
Однако подобные меры мало помогали, и в XVII веке мы вновь находим свидетельства оскорбления русских послов в Крыму. В наказе, данном 12 сентября 1632 года для вручения крымскому хану послам, отправлявшимся в Бахчисарай, говорилось: "А ведомо нам учинилось, что нынешним нашим посланником Прокофью Соковнину да подьячему Тимофею Голосову у вас также многие бесчестье и теснота больши прежнего, били их и лаели, и ковали, и в студеных избах морили, и с саблями за ними гоняли, и рухлядь и животы им разграбили, и разведчи держали за приставы неведомо для чего, и делалось над ними, чего нигде над послы и над посланники не бывает".
В связи с подобными действиями татар, царь Михаил Федорович решил узнать мнение патриарха Иоасафа о том, как поступить с крымскими послами и гонцами в Москве. Не известно, какое решение было принято. Скорее всего, крымцев, как это часто бывало, держали под арестом на их дворе.
Сказывались на положении крымских послов и набеги их соотечественников на русские земли. Когда в 1535 году татары подошли к Рязани, великий князь велел находившихся в ту пору в Москве крымских послов "на их дворе за сторожи держать и пущать их никуда не велел". Четыре года спустя за очередной набег у крымского посла отобрали коней и к нему самому приставили стражу.
В 1637 году в Москву стали поступать известия о возможном нападении татар. В этих условиях боярин Федор Шереметев решил запросить царя о том, как поступить с крымскими послами. Он писал царю: "А у Крымского, государь, двора по нынешним вестям для бережения крымских послов велели мы быть стрельцов перед прежним вдвое, и только, государь, про приход воинских людей (татар. - О.И.) вести не потешают, и крымских послов с Крымского двора в город перевести ль, о том вели свой государев указ учинить".
Но уже в октябре 1638 года, когда опасность нашествия миновала, Шереметев сообщал царю: "А крымских, государь, прежних гонцов, которые на Москве поставлены были на розных дворех, велели мы по нынешним вестям перевести на Крымский двор и твое государево жалованье, корм и питье, велели им давати по-прежнему сполна без убавки".
Об использовании крымского двора в качестве временной тюрьмы рассказывает справка Посольского приказа конца XVII века. В ней сказано, что "ставили на том дворе в прошлых годех годовые крымские послы и гонцы во время мирное, а во время перемирия и в военное время держаны на том дворе полоняники крымские татары".
Есть сведения, что пленные татары содержались и в специальной татарской тюрьме, устроенной в урочище Кобылий враг под Дорогомиловской слободой. Отсюда их водили на ломку "бутового камня".
Шло время, зависимость Москвы от Бахчисарая уменьшалась. Доказательством тому служит жалоба прибывшего в Москву в 1б50 году крымского гонца Магмет-Бека на российских посланников Ларионова и Никитина, которые не сняли перед ханом шапки и не кланялись ему (за что их "наклоняли сильно"). В 1667 году в Москве задержали, а затем сослали в Вологду крымского посла Сафер Агу с пятью товарищами и тремя служителями за задержание в Крыму русских посланников. В этой ссылке Сафер Ага пробыл несколько лет.
Чувствуя свои силы, Москва решилась на разрыв старой системы отношений с Крымским ханством. Одним из поводов послужило оскорбление в Крыму в 1682 году царского посла Тараканова. Тогда царевна Софья велела сказать хану, что он больше не увидит русских посланников в Крыму, а переговоры будут вестись на границе.
В 1686 году было объявлено о походе в Крым. В царской грамоте говорилось, что поход предпринимается для избавления Русской земли от нестерпимых обид и унижений, что татары ниоткуда не выводят столько пленных, как из России, которых продают, как скот, что крымцы издеваются над православной верой, что ежегодная дань татарам унижает русских перед другими государствами, но не оберегает границ - хан берет деньги и в то же время разоряет русские города и бесчестит русских послов. Как известно, были предприняты два похода в Крым (в 1687 и 1689 годах), но оба не достигли цели. Русским пришлось ждать реванша почти 100 лет.
В начале 1692 года в Крым направился царский гонец подьячий Айтемиров с требованием уничтожить "разменную казну" (или "поминки") и возвратить пленных с обеих сторон без выкупа. В ответ татары заявили: "У нас в Крыму московского и казацкого народу сто тысяч человек и больше, а в Москве нашего полону тысячи две или три: как же освобождать без выкупа?" Но более всего их возмутило требование отменить "разменную казну". "Для чего великие государи изволили разменную казну отставити? - говорили татары. - Кто им так придумал? Годовую разменную казну отставляют они напрасно, потому что великие государи от этого уж не разорятся, а прежние ханы, также наши деды и отцы, государским жалованьем довольствовались. Мы знаем, что прежде вся недружба с Москвою сталась из-за казны; когда, бывало, ее не пришлют, татары и пойдут Русь воевать..." Уладить эти вопросы тогда не удалось.
К ним вернулись на переговорах в Константинополе в 1699 - 1700 годах. Спорили долго. Наконец 23 мая 1700 года с "разменной казной", или, как ее называли тогда, "дачей" было покончено. Крымцы пытались еще раз возвратиться к этому вопросу в 1713 году, но безрезультатно.
Будни Крымского двора
А что же делали крымские татары за тыном посольского двора, особенно в долгие зимние вечера? Наверное, пели свои песни или слушали любимые в Крыму сказки. Порою над заснеженным Крымским лугом, над застывшей Москвой-рекой неслись звуки бубна или пронзительной зурны. Кто-то пытался толковать различные предзнаменования. Наиболее образованные, вероятно, вспоминали стихи своего лучшего поэта - Казы-Гирея. Да, именно того крымского хана, который в 1591 году подошел к Москве.
Дж. Флетчер сообщает, что у татар имелось очень большое изображение великого хана, которое они выставляли в походах на каждой стоянке и перед которым должен был преклоняться каждый проходящий мимо, включая и иностранцев. Не исключено, что нечто подобное находилось и на Крымском дворе.
Во время отдыха татары наслаждались курением табака. У них даже существовала поговорка: "Кто после еды не курит табака, у того табака нет или ума нет". Не вызывает сомнения, что много времени они уделяли своим лошадям и оружию. Вероятно, соревновались в стрельбе из лука, в чем были непревзойденные мастера и к чему приучались с малолетства.
С обитателями Крымского двора московские власти не только вели переговоры, но и торговали. Так, в приходно-расходной книге Казенного приказа за 1613 год написано, что для царского дворца на Крымском дворе "у царева гонца у Алей-мурзы" куплены три кафтана. Там же покупали тафту, камку (шелковую китайскую ткань с разводами). Приобретались у крымцев изделия из кожи, особенно их знаменитые седла, а также мягкие полусапожки - ичетыги. Покупали и крымские луки.
Крымские послы и гонцы получали от московских властей не только корм, но и лечение. В свое время был опубликован любопытный документ, относящийся к 1645 году, под названием "Память из Посольского в Аптекарский приказ о посылке лекаря для лечения крымских гонцов от ознобления ног". В этой "памяти" говорится, что по указу царя Михаила Федоровича на Крымский двор "для ознобной лечбы" был послан лекарь Андрей Шниттер.
Случались на Крымском дворе и смерти. Так, 27 декабря 1б37 года был убит своей свитой крымский посол Ибрагим. Нет сведений о том, что умерших крымских послов и гонцов перевозили в Крым. Скорее всего, их принимала земля Татарского кладбища.
Состояние Крымского посольского двора во многом зависело от политической обстановки. В 1634 году "строен тот двор вновь", но в 1642 году он находился в плачевном состоянии. В справке Посольского приказа сказано: "На Крымском посольском дворе десять изб сгнили и углы пообвалились, и впредь в тех избах послом и гонцом от дождя и от морозу стоять не мочно; да две поварни были рублены, и те поварни сгнили и развалились; да семьдесят одна сажень конюшен лубяных кровли и столбы обломаны и обвалились; да и около двора стоячий тын весь подгнил и впредь ему быть не мочно; и ворота подгнили же и вывалились, да у ворот караульная изба вся сгнила, и задняя стена вывалилась, и стрельцам в ней стоять не мочно...".
Из этого документа становится ясно, что в XVII веке Крымским двором пользовались нерегулярно, он то приходил в запустение, то отстраивался вновь. Так, в 1691 году в Посольском приказе записали: "За Москвою рекою, у Земляного города, близ Калуских ворот порозжее место, что преж сего бывал Крымский двор". В следующем же году на нем производились какие-то ремонтные и строительные работы. В октябре 1696 года толмач Полуект Кучумов обратился в Посольский приказ с просьбой о выдаче топлива и одежды служителям Крымского двора. Дровами московские власти обеспечивали и сам двор.
В последний раз его приводили в порядок в 1702 году, когда крымские татары привезли на обмен русских пленников, их было 54 человека. Русских должны были обменять на содержавшихся в разных городах пленных татар. В июле 1703 года из Крыма приехал татарский толмач Осман с пленными русскими для обмена на татар, содержавшихся в Пскове.
Вряд ли это были последние русские пленные, находившиеся у крымских татар. Многие продолжали находиться в Крыму, а еще больше за его пределами. Это было страшное явление, которое испытали на себе сотни тысяч русских людей.
Конец Крымского двора
В 1705 году по царскому указу Крымский двор было велено "досмотреть и описать". Он оказался основательно разрушенным и разграбленным: три из восьми изб лишились кровель, во всех избах двери, ставни, лавки и даже печи были сломаны, "стоячей тын", окружавший двор, во многих местах обвалился. В январе 1706 года боярин Ф.А. Головин, ознакомившись с описью сохранившегося на Крымском дворе, приказал: "Всякое строение восемь изб и ворота, и тын, и все, что на том дворе строения есть, сломав, перевесть на извощицких лошадях из найму к зеркальному строению в дрова".
Естественно, что пустырь начал привлекать желающих его приобрести. В апреле 1706 года с челобитной на имя Петра I обратился некто Василий Нестеров. В своем прошении он писал: "За Москвою, государь, рекою, в Земляном городе был ведом в государственном Посольском приказе, что живали невольники крымские татары, Крымский двор, огорожен острогом. И тот острог и избы все свезены на новые стеклянные заводы, что выше Андреевского монастыря, под селом Воробьевым. А земля, что была под тем Крымским двором, никому не отдана. Всемилостивейший государь, прошу вашего величества, да повелит державство ваше, тою землю из государственного Посольского приказу отдать мне под двор и дать мне даною (документ на право владения. - О.И.), почему тем двором владеть мне и жене моей и детям, и продать и заложить".
В резолюции, написанной на прошении Нестерова, сказано: "Послать на тот двор подьячего, велеть то дворовое место измерить и учинить точную опись и выписать в дело". Чем все это закончилось - неизвестно. Можно с большой вероятностью предположить, что землю бывшего Крымского двора все-таки продали.
Не намного пережил Крымский двор и "ведавший" его Посольский приказ. В начале XVIII века возникла Посольская походная канцелярия, в которой сосредоточилась вся важнейшая политическая переписка. Затем к ней перешли и другие функции Посольского приказа. С 1710 года Посольская канцелярия окончательно обосновалась в Петербурге; через шесть лет ее стали именовать Посольской коллегией. Посольский приказ был преобразован в Московскую контору Коллегии иностранных дел, просуществовавшую до 4 ноября 1781 года.
О.А. Иванов
Историко-публицистический
альманах "Москва-Крым"
№1 Москва 2000
